Она рассердилась не на шутку.
— Ну а уж ты-то как раз вполне Честер. Ты самый что ни на есть Честер из всех Честеров, вместе взятых.
— Ну что ж,— сказал я, развернулся, завел машину, и мы снова тронулись по Флэтландс-авеню.
— По-моему, ты отвратителен,— поведала она.
— Это чувство взаимно,— ответил я.— Фактически, чувство паравзаимно.
В зеркале я мог видеть ее недоуменное лицо.
— Что?
Это был каламбур, построенный на выражении «пари-взаимно» — это такая система ставок на скачках. И еще я имел в виду «пара» в смысле «сверх», как «парапсихология» или «парашютист». Но попробуйте-ка объяснить каламбур. От объяснений никогда не становится смешно. Так что я промолчал.
Мы остановились на красный. Это было в районе, где когда-то собирались строить кирпичные дома, а сейчас там стоят ряды домов «под кирпич». Между ними носились ребятишки, кидающие друг в друга снежками, и пока мы ждали, когда загорится зеленый, а дети бегали вокруг нас, она проговорила:
— Извини меня. Я просто терпеть не могу эти разговоры насчет Абигейл.
— А я терпеть не могу эти разговоры насчет Честера,— сказал я.
— А как тебя зовут знакомые?
— Они зовут меня Честером,— ответил я.— Я хочу, чтобы они звали меня Чет, но никто не зовет.
— Я буду,— пообещала она.— Если ты не будешь звать меня Абигейл, я не буду звать тебя Честером.
Я взглянул на нее в зеркало и понял, что она действительно старается подружиться со мной, и я подумал, что она чувствует то же самое по поводу своего имени, что и я по поводу своего, и что с моей стороны было вроде как подло этим пользоваться.
— Договорились,— кивнул я.
— Пожалуйста, ты не мог бы не сдавать меня полиции, Чет? — попросила она.— Если ты сделаешь это, некому будет искать убийцу Томми, совсем некому.
Наблюдая за ней в зеркало, я видел, что ее подбородок дрожит и она вот-вот заплачет.
— А как же легавые? Пусть они займутся этим.
— Искать человека, убившего букмекера? Ты шутишь? Как по-твоему, они в самом деле будут стараться?
— Но они правда ищут,— заверил я.— Один из них приходил ко мне сегодня утром. Они-то меня ни в чем не подозревают, кстати сказать.
— И я тоже,— ответила она.— Теперь уже нет. Я не хотела сказать, что полиция не будет делать то, что положено. Конечно, они сделают кое-что, чтобы на бумаге все выглядело как надо, но на самом деле они не станут очень стараться ради букмекера, и ты это знаешь не хуже, чем я.
Сзади засигналили. Я взглянул на светофор и увидел, что горит зеленый. Мы проехали перекресток, и в середине следующего квартала я остановил машину у пожарного гидранта, обернулся и сказал:
— Хорошо. Возможно, полиция в самом деле не станет стараться так, как старалась бы, будь это губернатор. Я допускаю, что тут ты права. Но ты-то что во всем этом понимаешь? Ты носишься повсюду с какими-то дурацкими идеями в голове, делаешь поспешные выводы, размахиваешь пушкой и вообще ведешь себя как чокнутая. Так ты никакого убийства не раскроешь, а только наживешь себе неприятности.
— Я ошиблась с тобой,— согласилась она.— Я это признаю. Мне надо было получше все выяснить, прежде чем действовать. Но теперь я буду осмотрительнее.
Я покачал головой.
— Ты не поняла. Вся суть в том, что ты и понятия не имеешь о работе детектива. Ты поступаешь так же, как те, кто ходит на бега, не имея ни малейшего понятия о скачках, и ставит на лошадей с разными необычными кличками.
— Иногда эти люди угадывают победителя.
— А каковы шансы?
Она нахмурилась.
— Ну хорошо. Но я не ошибаюсь насчет Луизы! У нее был роман. Томми знал, что она изменяет ему, но не знал с кем. Он мне писал об этом еще много месяцев назад.
— Она просила развода? Он отказал?
— Нет, она все скрывала. Томми просто знал об этом, вот и все.
Я покачал головой.
— Тогда ей не было никакого смысла его убивать. Вряд ли она должна была унаследовать миллион долларов после его смерти. Если она хотела расстаться с Томми, она могла просто собрать вещи и уйти.
— Могут быть обстоятельства, о которых мы не знаем.
— Именно об этом я и говорю,— сказал я.— Могут быть какие угодно обстоятельства, о которых ты не знаешь, и пока ты не выяснишь, что это за обстоятельства, ты ничего не можешь утверждать. И разумеется, ты не должна во всеуслышание обвинять кого-либо в убийстве.
— Тогда почему она исчезла? — требовательно спросила она.
— Откуда я знаю? Этому может быть множество объяснений. Вполне возможно, что она придет на панихиду сегодня вечером, и ты сможешь ее спросить.
— Как же, придет.
— Может, нет, а может, и да. Откуда ты знаешь?
— Если она явится,— объявила Эбби,— я принесу тебе свои извинения.
— Ты уже сейчас можешь принести мне свои извинения,— заметил я.
— Я уже просила прощения. И делала это совершенно искренне.
Мой локоть опирался на спинку сиденья. Эбби опять наклонилась вперед и положила ладонь на мою руку.
— Ты не поможешь мне? Я осталась совсем одна, Чет, у меня никого нет теперь, когда умер Томми.
Я взглянул на нее. Мне трудно было ей верить. Такая хорошенькая девушка с большими голубыми глазами, гладкой кожей и густыми белокурыми волосами, да еще так дорого одетая, вряд ли могла быть совсем одна в этом мире. Я спросил:
— У тебя нет никого там, в Лас-Вегасе?
Она пожала плечами.
— Так, знакомые. Никого, кто был бы мне по-настоящему близок.
— А я, выходит, тебе по-настоящему близок?
Она сняла ладонь с моей руки и откинулась назад.
— Нет,— ответила она, глядя в окно.— Нет никого, я уже сказала.