Кто-то мне должен деньги - Страница 39

Голоса в гостиной стихли, но я решил не обращать на это никакого внимания. Я пять дней умирал от страха, что придет Фрэнк Тарбок или кто-нибудь из его головорезов и пристрелит меня, а когда Фрэнк Тарбок действительно пришел, он меня даже не заметил. Скользнул взглядом, и все. А эта Луиза Маккей? Ее муж был убит неделю назад, а сама она исчезла без следа, а теперь стоит себе как ни в чем не бывало в гостиной и говорит вместе со всеми. Все это смахивало на какое-то безумие. Особенно для человека, который только что проснулся от крика.

Я сидел за кухонным столом, ел бутерброд с ливерной колбасой, пил кофе и читал «Ньюс», когда они пришли за мной. Эбби вошла первой, а те двое — следом за ней.

— Чет? — удивилась она.— Ты в своем уме?

— Мурмф,— ответил я с набитым ртом и кивнул головой, что означало «да».

— Ты что, не видишь; кто здесь? — спросила она, указывая на Фрэнка Тарбока, как будто она действительно думала, что я могу его не увидеть.

Я снова кивнул, указал на свой рот и сделал жест, выражавший просьбу, чтобы мне дали возможность прожевать. Наконец, проглотив колбасу, я запил ее глотком кофе, икнул и проговорил:

— Да. Я вижу его. И ее тоже.

— И ты сидишь себе спокойно на кухне?…

— Когда твой крик меня разбудил,— попытался объяснить я,— и я увидел в дверях Тарбока, я невольно изобразил классическую сцену безумного испуга, как в немом фильме. А он что сделал? Развернулся и ушел. Я встал, оделся, прошел в гостиную — узнать в чем дело, а на меня никто не обратил никакого внимания. Все вы одновременно говорили, и никто никого не слушал, как будто я попал на какой-то пикник на пляже в Джонс-Бич. Я решил послать вас всех к черту, пришел сюда и сделал себе бутерброд. Если вы наконец готовы обратить на меня внимание, я могу упасть на пол, кричать, умолять о пощаде, лепетать объяснения или делать еще что-нибудь столь же подходящее для такой ситуации. Но я категорически отказываюсь заниматься этим без зрителей.

Я снова впился зубами в бутерброд.

Эбби таращилась на меня, открыв рот. Потом заговорил Тарбок.

— Конвей,— мрачно произнес он,— для человека, который ни в чем не замешан и ничего не знает, ты слишком часто оказываешься в центре событий.

Засунув кусок колбасы за щеку, я ответил:

— До сих пор я считал убийцей тебя или кого-то из тех, кто работает на тебя. Но вот ты пришел сюда и ничего не делаешь, поэтому я снова ничего не знаю. Хотя, может быть, со среды твои планы изменились?

— Со среды? — Его квадратная физиономия была слишком тупой, чтобы выражать какие-нибудь эмоции, но все же ему удалось изобразить удивление.— Что значит — со среды?

Я ткнул в его сторону бутербродом.

— Стрелял ли ты,— спросил я,— или какой-нибудь другой головорез Уолтера Дробла, или твой друг, или друг Уолтера Дробла, или нанятый вами убийца в меня в среду вечером?

Он заморгал, как будто между нами внезапно возникла дымовая завеса.

— Что делал?

— Стрелял,— повторил я.— Пиф-паф.— И указал свободной рукой на свежий шрам возле моего уха.

Склонив голову набок, он изучающе посмотрел на шрам.

— Это все? Тебя царапнули?

— Меня царапнули. Твоя работа?

На его каменном лице показалась неуклюжая улыбка.

— Конвей,— сказал он,— если бы в тебя стрелял я, я бы попал немного правее.

— Значит, это были не твои люди и не люди Уолтера Дробла?

Он покачал головой.

— Мы не стреляем по живой мишени для тренировки. Чтобы вынудить нас сделать что-нибудь подобное, человеку надо как следует постараться.

— Ладно,— сказал я.— Это был не Наполи и не…

Он склонился ко мне, будто плохо расслышал, и вкрадчиво переспросил:

— Соломон Наполи?

— Разумеется.

— И он сказал тебе, что это был не он? Он сам, лично, тебе это сказал?

— Да. В спальне. В четверг вечером.

— С чего бы это он стал с тобой говорить?

— Это долгая история,— ответил я,— Мне не хочется вдаваться в подробности.

— Я тебе скажу, почему я тебя об этом спрашиваю,— пояснил он.— Когда мы беседовали с тобой прошлый раз, ты сказал, что не знаешь Сола Наполи. И я тебе поверил. А теперь ты утверждаешь, что несколько дней назад он сам явился к тебе и лично сообщил, что не приказывал в тебя стрелять.

— Я тогда видел его в первый раз,— сказал я.— Кажется, я становлюсь похожим на Ниро Вульфа: мне можно никуда не выходить из квартиры, рано или поздно все, кто замешан в этой истории, сами приходят ко мне.

— Значит, ты в первый раз видел Сола Наполи? — продолжал допытываться Тарбок. Мою шутку он, очевидно, пропустил мимо ушей.— И он специально пришел сюда, чтобы сообщить о том…

— Господи, Фрэнк! — внезапно сказала Луиза Маккей полным презрения голосом.— Чем ты занимаешься? Хватит. Оставь этих людей в покое.

Он тут же повернулся к ней.

— Я уже говорил тебе, Луиза. Ты ошибаешься. А теперь заткнись.

— Так вот почему ты меня не выпускал? Потому, что я ошибаюсь? Поэтому я целую неделю сидела взаперти, словно в тюрьме, и не смогла даже пойти на похороны Томми, не смогла…

— Да,— оборвал он ее причитания.— Да, поэтому. Потому, что ты ошибаешься. Из-за таких, как ты, немало ребят загремело в Синг-Синг. Ты начнешь болтать всякую ерунду полицейским, а им только этого и надо. Никаких вопросов-допросов: они тут же наметят, на кого повесить убийство, закроют дело и станут похлопывать друг дружку по спине, поздравляя с успехом. Ни забот, ни хлопот.

— А ты, значит, ни в чем не виновен? — спросила она.

— Нет, черт тебя возьми! Хватит, Луиза, ты сама это знаешь. У меня немало грехов перед законом, и стоит только легавым взять меня за то, чего я не делал, как мне крышка.